Цилиндр Есенина: история одного модного эксперимента

Поклонники поэзии часто интересуются не только творчеством, но и внешним видом своих кумиров и их манерой одеваться. Легко вспомнить яркие детали: эпатажную желтую блузу Маяковского, челку Цветаевой или знаменитое синее платье Ахматовой. Среди этих образов особенно выделяется элегантный цилиндр Есенина.

В книге «Стихи и вещи. Как поэты Серебряного века стали иконами стиля», которая вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн» Екатерина Горпинко рассказывает о том, как мода стала для поэтов способом самовыражения. Автор посвящает отдельные главы поэтам, создавшим свой неповторимый стиль.

Публикуем фрагмент главы о Есенине, в котором раскрывается история появления его знаменитого цилиндра. Этот необычный головной убор стал воплощением нового образа поэта и вызвал неоднозначную реакцию современников.

Есенин

Виды искусства, как я уже сказал, весьма многообразны. Прежде чем подойти к искусству слова, подойдем к самому несложному и поверхностному искусству, искусству одежды человека...

С. Есенин. Быт и искусство (1920)

Новый имидж, сформировавшийся не без влияния Мариенгофа, сначала виделся Есенину как забавный эксперимент. Он писал: «Лакированные ботинки, трость, перчатки — это все у меня есть. Я купил уже... Я буду болтать тросточкой и говорить, закатывая глаза: „Какая прекрасная погода!“ Я обязательно научусь этому перед зеркалом. Мне интересно, как это выглядит».

Обновленный гардероб поэта не могли не отметить, и сделали это, конечно, футуристы. При постановке пьесы «Хорошее отношение к лошадям» Сергей Эйзенштейн, чтобы посмеяться над имажинистами, придумал для героя-поэта костюм, «состоявший из двух половин: крестьянская косоворотка в горошек, пестрядинные шаровары, онучи и лапоть — с одной стороны, и стилизованный фрак, лакированный ботинок — с другой».

В имажинистский период у Есенина появляется и цилиндр, «буржуазный», немыслимый в те годы головной убор. Именно цилиндр стал настоящим символом новой жизни, нового образа Есенина. В своих воспоминаниях Мариенгоф рассказывает о возникновении цилиндров, спасших однажды поэтов от непогоды:

На второй день в Петербурге пошел дождь.
Мой пробор блестел, как крышка рояля. Есенинская золотая голова побурела, а кудри свисали жалкими писарскими запятыми. Он был огорчен до последней степени.
Бегали из магазина в магазин, умоляя продать нам «без ордера» шляпу.
В магазине, по счету десятом, краснощекий немец за кассой сказал:

— Без ордера могу отпустить вам только цилиндры.

Мы, невероятно обрадованные, благодарно жали немцу пухлую руку.
А через пять минут на Невском призрачные петербуржане вылупляли на нас глаза, ирисники гоготали вслед, а пораженный милиционер потребовал документы.
Вот правдивая история появления на свет легендарных и единственных в революции цилиндров, прославленных молвой и воспетых поэтами.

Так или иначе этот эпизод не объясняет последующих многочисленных выходов Есенина в цилиндре. Скорее всего, привязанность к этому головному убору была вызвана желанием сменить образ и одновременно эпатировать. Однако, как можно судить по многочисленным высказываниям, современники цилиндр Есенина не оценили.

Поэт Иван Грузинов: «У Есенина было несколько ролей, несколько образов. Поначалу — деревенский поэт-самородок из Рязанщины, затем — городской франт в цилиндре. Кто-то считал, что чертовски хорош он был в обоих образах, кто-то говорил, что не шел ему ни тот ни другой».

Поэт Андрей Белый: «Ну, Есенин и цилиндр. Этот быт разлагающе действует на Есенина». Литературовед Виктор Шкловский: «Одевался Есенин элегантно, но странно: по-своему, но как-то не в свое. Он ощущал, что цилиндр и лаковые сапоги — печальная шутка».

Поэт Всеволод Рождественский: «Вероятно, в глубине души Есенин сам подсмеивался над своим маскарадом, но, считая его выгодным для литературной славы, упорно не желал с ним расставаться». Поэт Георгий Иванов: «„Помните? — Есенин смеется. — Умора! На что я тогда похож был! Ряженый!..“ Да, конечно, ряженый. Только и сейчас в Берлине в этом пальто, которое он почему-то зовет пальмерстоном, и цилиндре, у него тоже вид ряженого. Этого я ему, понятно, не говорю».

После ссоры с Мариенгофом Есенин расскажет поэту Вольфу Эрлиху «притчу о цилиндрах»: "Жили-были два друга. Один был талантливый, а другой — нет. Один писал стихи, а другой — (непечатное). Теперь скажи сам, можно их на одну доску ставить? Нет! Отсюда мораль: не гляди на цилиндр, а гляди под цилиндр! Он закладывает левую руку за голову и читает:

Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе, —
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле»

В какой-то степени это заявление правдиво: цилиндр точно был не для женщин. Вот размышления писательницы Анны Берзинь: «Было уже не смешно, что Сергей Есенин носит цилиндр, что он любит выфрантиться, он уже потерял нелепость в своем пустопорожнем, почти маскарадном костюме. Не замечаешь смешные, претенциозные стороны, не раздражают его причуды. Ему хочется, и пусть. Ему доставляет удовольствие такой маскарад — пусть рядится, он доволен, и это — главное...»

Обожавшая Есенина, покончившая жизнь самоубийством на могиле поэта Галина Бениславская заметила однажды: «Есенину цилиндр — именно как корове седло. Сам небольшого роста, на голове высокий цилиндр — комичная кинематографическая фигура».

Кажется, лучше всего на вопрос, для чего был этот головной убор, ответил первый учитель Есенина по стилю Сергей Городецкий: «Быт имажинизма нужен был Есенину больше, чем желтая кофта молодому Маяковскому. Это был выход из его пастушества, из мужичка, из поддевки с гармошкой. Это была его революция, его освобождение. Здесь была своеобразная уайльдовщина. Этим своим цилиндром, своим озорством, своей ненавистью к деревенским кудрям Есенин поднимал себя над Клюевым и над всеми остальными поэтами деревни. Когда я, не понимая его дружбы с Мариенгофом, спросил его о причине ее, он ответил: „Как ты не понимаешь, что мне нужна тень“. Но на самом деле в быту он был тенью денди Мариенгофа, он копировал его и очень легко усвоил еще до европейской поездки всю несложную премудрость внешнего дендизма. И хитрый Клюев очень хорошо понимал значение всех этих чудачеств для внутреннего роста Есенина. Прочтите, какой искренней злобой дышат его стихи Есенину в „Четвертом Риме“: „Не хочу укрывать цилиндром лесного черта рога!“, „Не хочу цилиндром и башмаками затыкать пробоину в барке души!“, „Не хочу быть лакированным поэтом с обезьяньей славой на лбу!“. Есенинский цилиндр потому и был страшнее жупела для Клюева, что этот цилиндр был символом ухода Есенина из деревенщины в мировую славу».