«Сделать так, чтобы человек вообще не старел»: Пётр Федичев — о технологиях продления жизни

Как связаны болезни со старением, возможно ли реализовать мечту о бессмертии, и что мотивирует ученых, врачей и стартаперов объединяться в борьбе за будущее человечества, рассказал журналисту Ивану Сурвилло российский биофизик, предприниматель, автор книги «Взломать старение» Пётр Федичев.

Как вам пришла идея написать книжку?

У меня есть технологический стартап Gero. Один из аспектов моей работы — привлечение средств. Это евангелизм, истории, которые рассказываешь новым и старым сотрудникам, инвесторам и сочувствующим. За много лет работы накопилось значительное количество историй, то, что называется pitch book, и возникла идея ее издать, чтобы автоматизировать enrollment новых инвесторов. Шучу!

На самом деле я ее написал для того, чтобы рассказать людям, которые не знают о существовании таких технологий, заразить этой мечтой хотя бы еще одного выпускника МФТИ или студента другого вуза для того, чтобы с нами или без нас проблема была решена.

И как, получилось?

В Gero сейчас работает человек 15, и все разделяют общие ценности. Трудно инвестировать или работать с нами, если ты их не разделяешь. Когда мне удалось положить эти ценности на бумагу, это отчасти помогло и в собственной голове порядок навести.

Что самое главное вы поняли, когда писали книгу?

Наверное, одна из важнейших вещей, которую я понял — к этому трудно привыкнуть, но сейчас мир действительно проходит через трансформацию. И не так, как раньше считали, что мир катится в пропасть и становится только хуже.

Мы живем в ситуации, когда на глазах меняется отношение людей к старению и продолжительности жизни, отношение к возрасту, работе, к пенсии, к образованию. Человечество — огромный суперорганизм, очень сложная система, и в ней могут сами по себе происходить изменения, которые порой неотличимы от стихийных бедствий: плана нет, а события случаются.

Мы можем присмотреться к этим событиям и понять, куда они ведут. Когда я пришел в область биотехнологий, интерес у меня был скорее гуманитарный. Передо мной была большая, интересная медицинская проблема. Понятны были и материальные стимулы, чтобы ею заниматься, ведь если кто-то поборет старение, то денег там будет столько, чтобы об этом можно было не волноваться. Главное — сделать.

По мере того, как я погрузился в эту программу и познакомился со множеством умных людей с другим образованием и другим взглядом на проблему, мне удалось увидеть, что демографический переход [к более пожилому населению Земли] происходит не потому, что мы этого хотим, а сам по себе. Люди живут дольше не потому, что так кто-то решил, а потому это зачем-то полезно нашему виду. Рождаемость падает и общество меняется.

Мне быстро стало понятно, что проблема старения — не только гуманитарная. Это задача, которую надо решить для того, чтобы демографический переход прошел для человечества максимально безболезненно, без потери производительной способности и других экономических проблем. Дело не в моем желании, это объективный процесс. Когда чувствуешь себя частью объективного процесса, то понимаешь, на какие силы можно рассчитывать для того, чтобы получить поддержку.

Вы сказали, у вас было несколько открытий.

Да, это — самое глобальное. Другое открытие, после которого я заинтересовался проблемой старения, это обнаружение животных, которые не стареют. Примитивные не стареющие твари были известны биологам лет 100, если не больше. Думаю, что у серьезных людей это не вызывало ничего, кроме легкого любопытства: где эти мелкие твари и где я. Потом стало понятно, что есть еще рыбы, которые тоже не стареют. А в 2005 году была опубликована работа о млекопитающих, которые практически не стареют.

В XXI веке очень сложно сделать фундаментальное научное открытие. Наука сейчас так сложно устроена, что «низко висящих фруктов» нет почти нигде, за открытия надо биться и полжизни учиться. Люди со времен сказаний о Гильгамеше хотели решить проблему старения, и тут в XXI веке делают открытие, которое перечеркивает житейские представления о том, как старение может быть устроено. Я считаю, этот эпизод — следствие преступного нелюбопытства в науке, самый страшный грех.

Дочерняя компания Google потратила много денег, чтобы собрать данные о статистике смертности 6000 этих животных. Исследователи опубликовали работу, в которой подтвердили, что эти животные пренебрежимо медленно стареют.

Здесь важно, как работает система выбора направления исследований и их финансирования. Человечеству пришлось сначала сделать компанию Google, чтобы у нее нашлись деньги для того, чтобы проверить такое важнейшее открытие. Сотни лет до этого наука профинансировать такое исследование не могла. Это лишний раз подтверждает, что мы живем в лучшем из времен, когда очень многие общественные институты, включая клиническую науку, находятся под давлением неизбежной трансформации. Многие традиционные пути решения технологических и научных проблем тоже меняются. В конце концов, мы живем во времена, когда частная компания, возможно, окажется на Марсе быстрее, чем Национальное космическое агентство богатейшего государства. Возможно, это означает, что решение других проблем, включая управление термоядерным синтезом, будет найдено относительно небольшими коллективами, а не огромными государственными агентствами, как раньше.

Поэтому то, чем мы занимаемся, интересно не только как технологический и научный эксперимент, хотя это мне ближе всего, но и социальный эксперимент. Это часть процессов децентрализации, потери иерархичности, наращивания гибкости, того, что называется resilience.

Любой большой процесс — это сумма технологий в инженерном смысле и технологий социальных. Тот факт, что предпринимательская инициатива в наше время может решать задачи, по масштабам больше тех, которые обычно решают национальные агентства, говорит о том, что мы и правда входим в новую эпоху. Приятно думать, что можно стать частью и этого эксперимента.

У меня сложилось впечатление, что единой таблетки от старения пока не существует, и ее вряд ли изобретут. А даже если изобретут, то такую таблетку нужно принимать в 30 лет, профилактически.

Это правда. Давайте я издалека начну. Если мы не решим проблему старения, будет ужасно. Груз болезней нарастает так быстро, что лечение обходится все дороже, а работать человек может все меньше. Детей и молодых людей, кто могли бы все это финансировать, тоже становится меньше. Это может привести к гуманитарной катастрофе, о которой даже не хочется думать. Человек в бесконечной своей изобретательности, уверен, так или иначе сможет решить эту проблему без ужасных социальных экспериментов.

В конце жизни с человеком происходят изменения. Все понимают, что можно быть старым и дряхлым, а можно быть молодым и относительно дряхлым, а еще можно быть старым, но не быть дряхлым.

Старение действительно начинается практически одновременно с окончанием программ развития, лет с 30. До тех пор, пока этот процесс не приведет к большому количеству заболеваний, медицина на него закрывает глаза. Я это говорю с бесконечным уважением к докторам: когда человек чем-то заболевает, по хорошему сценарию он попадает в хорошие руки. Врачи отлично знают, что с человеком дальше делать. И увеличение продолжительности жизни, которую мы наблюдали последние 100 лет — демонстрация того, что может подрастающая медицинская наука.

Проблема в том, что функциональные изменения начинают происходить с 30–40 лет. Люди хуже играют в шахматы, хуже работают, им сложнее поддерживать мотивацию, фокус. Люди объясняют это опытом: мол, молодой человек безрассудно берется за любую задачу, а более опытный — экономит энергию. Мы выдаем это за опыт, но это функциональное снижение, оно приводит к потере работоспособности. Как я попробовал описать в книге, это крадет у человечества огромное количество возможных изобретений. Люди проявляют недюжинные волевые качества для того, чтобы в этих условиях продолжать делать общественно значимые изменения, но уже плывут против течения.

Снижение функциональных возможностей — это и есть старение, с которым надо учиться бороться. Интересна ситуация, когда еще не надо лечить болезни, но уже можно сохранить и даже нарастить функциональные возможности человека. Я смотрю на это так: давайте сделаем из человека пренебрежимо стареющее существо, что уровень его функциональных возможностей не снижался вообще в течение долгого времени.

Возможно, медицина будущего будет эволюционировать в медицину наращивания возможностей. То, что мы будем меньше болеть — это побочный эффект. Может быть, человек будет получать таблетку, чтобы выжить на астероидной шахте Илона Маска не три недели, а четыре месяца. Мир будущего не обязательно будет лучше и приятнее того, в котором мы живем. Возможно, эти таблетки будут использоваться не для того, чтобы мы жили в текущих условиях, а для того, чтобы могли выжить в условиях, которые сейчас нам неприятно даже представить.

Вы на себе ощущаете старение?

Наверное, да. Мне уже почти 50. Я, конечно, подтягиваюсь и бегаю больше, чем в 20 лет, но это потому, что в 20 лет я ленился подтягиваться и бегать. Тогда это было не нужно. Я все-таки не спортсмен. На психологическом уровне я боюсь, что упускаю очень много возможностей, когда делаю вид, что я умный, и знаю, чем это закончится.

Как известно ответ, что это не получится, является лучшей эвристикой для любого ответа. Спросите эксперта насчет любого нового предприятия, и он вам скажет, что это не получится с вероятностью 90%. Я боюсь потерять способность молодого зверька пробовать даже там, где эксперты скажут, что ничего не получится. Это приятное ощущение уходит быстрее всего, но именно оно нужно, чтобы на первый взгляд безнадежные, но важные предприятия все-таки стали успешными. И именно его старение крадет у нас задолго до того, как начинаются физиологические изменения.

Я думаю о вашей самоотверженности, ведь у вас вряд ли получится в полной мере воспользоваться результатами работы вашей компании.

Это тоже философский вопрос. У людей, которые занимаются проблемой старения, может быть разная мотивация: кто-то думает о том, чтобы помочь родителям, кто-то не хочет стареть сам. А кто-то занимается проблемой потому, что это круто и там есть огромные деньги, а лишние сто миллионов долларов добавят изрядное количество приятных лет жизни, даже при современных технологиях.

Если инструментом для решения этой задачи является частный капитал, то она не может решаться бесконечно долго. Частный капитал, как бы он ни выстраивал свою инвестиционную стратегию в сторону альтруизма, ориентирован на возврат инвестиций. Технологии, которые ты делаешь, должны порождать продукт и ценность.

Ты же не можешь сказать инвесторам: «Через 100 лет мои внуки сделают сыворотку от старения, дайте денег». Так не работает. Любая новая технология порождает множество технологических решений, которые становятся ценными еще до решения задачи в полном объеме. Например, наша компания работает с большими фармацевтическими компаниями. Мы помогаем им анализировать медицинские данные для того, чтобы выявить связь старения и болезней и делать лекарства, которые бы помогали людям независимо от их возраста.

Может быть, крупные фармкомпании более прагматичны, чем исследователи старения, но они уже сейчас зарабатывают на разрабатываемых лекарствах. Они сейчас помогают людям серьезного возраста справляться с медицинскими проблемами и готовы делиться с такими коллективами, как наш, своим пониманием старения для того, чтобы отделить старение от болезни и получать еще более эффективные лекарства.

Их многие демонизируют, считая, что big pharma зарабатывает на нашей боли. Но это один из самых высокотехнологичных бизнесов на планете. Их сотрудники решают задачи, за многие из которых даются Нобелевские премии. Практически каждый новый вид лекарства — одна или две Нобелевские премии.

Фармкомпании финансируют инновации последнюю сотню лет. Они знают про инновации больше, чем большинство людей в других бизнесах. И они очень много знают о здоровье в практическом смысле. Речь идет не только о финансировании: даже возможность взаимодействовать с ними, учиться у них, пускай и наши задачи пока не полностью совпадают — это колоссальная ценность.

Какая у вас мотивация заниматься старением?

Я себя в шутку называю латентными трансгуманистом. Мне нравится решать сложные и абстрактные задачи, как в математике, которые одновременно практически полезны и до сих пор не решены. Возможно, в этом есть тщеславие. Я хочу быть частью важного общественного изменения, показать, что маленькие коллективы могут быть более эффективны, чем огромные компании. В мире, где все меняется и становится всё более открытым, даже складывать такой сложный процесс из конструктора и обеспечивать его работу — интереснейшая вещь.

Если бы я родился на 20 лет позже, то занимался бы космосом. А так я считаю, что надо решить проблему старения.

Какая точка решения будет? Как вы поймете, что проблема решена?

Мы хотим сделать так, чтобы человек вообще не старел. Это значит, что человек все равно будет умирать от болезней, просто риск этих болезней не будет расти с возрастом. Мы достигнем цели, когда функциональные изменения, даже изменения внешнего вида, у человека будут существенно замедлены.

Сейчас мы ищем животных, у которых старение похоже на старение человека. Изучаем множество электронных медицинских записей людей для того, чтобы понять как устроено старение людей, изучаем человеческую генетику, ищем факторы, влияющие на состояние людей, и используем их в экспериментах на животных. Когда животные перестанут стареть, мы, наверное, поймем, как это может работать. Думаю, тогда мы получим средства, достаточные для того, чтобы испытать это на людях.

Вы рассказали о том, что мотивирует вас как ученого. Нет ли чего-то еще?

Пока люди жили недолго, главной проблемой были болезни, а старение — мелочью. Когда люди в 20 лет умирают от чумы, старение — просто малоинтересный процесс, который не имеет никакой практической ценности. За последние 100 лет мир перевернулся, и большинство людей не успели понять, что старение, а не болезнь, стало главной проблемой медицины. Сейчас появилось огромное количество данных и технических способов для её решения. Через 20 лет мир перевернется, и мне хочется быть частью этой трансформации. У меня возникло ощущение «здесь и сейчас»: нужное место, нужное время, навыки, которые у меня есть, плюс навыки лучших биологов и медиков, которых я смогу заразить этой идеей...

В конце концов, мы проверяем гипотезу, правильно? Я же не говорю о том, что именно у нас получится победить старение. Но на рынке важно сформулировать проблему, ведь существует множество технически одаренных людей, которые могут попробовать ее решить. Как нам кажется, мы сформировали команду вокруг нетривиальной, красивой и, возможно, правильной идеи, которая за конечное время может быть проверена и либо отвергнута, либо подтверждена, и тогда мы получим приз бесконечной ценности. И это возвращает нас к мотивации. Редко представляется возможность заняться чем-то, где ценность бесконечная, и проблема в том только, сможешь ли это сделать или нет.

Как вы хотели бы умереть?

Не успел об этом подумать, как говорится. Отчасти, я странный человек. Попробую объяснить. То, что сейчас, возможно, начинает происходить — разрушение связи тела и сознания. С появлением нейролинков и других устройств, интерфейсов, агентов, которые не являются людьми, мы начнем попадать в ситуации, когда часть нашего опыта будет каким-то образом обмениваться между людьми. Идея сознания, непрерывно существующего в одном теле, в ближайшие десятилетия начнет меняться. Люди с какими-то нарушениями, травмами, болезнями мозга будут получать импланты, а вместе с ними — информацию, полученную от других людей. Изменится сама концепция непрерывности нашего существования. Например, человек, переживший тяжелое событие, травму, нуждается в том, чтобы эта часть его памяти была разрушена. Такие технологии точно появятся в ближайшее время. И если ваше прошлое может перестать быть вашим, появятся технологии, способные его модифицировать. Я рассчитываю прожить достаточно, чтобы увидеть хотя бы часть этих технологий.

У меня умирали близкие, но страх личной смерти играет небольшую роль в моей мотивации. Я в меньшей степени работаю для того, чтобы прожить долго и не болеть. Скорее, это удивительная технологическая возможность, которой у человечества пока еще нет: долгая жизнь в работоспособном состоянии. Нужно ли это кому-то лично — вопрос, но сейчас у многих людей нет выбора.

Люди заслуживают того, чтобы меньше болеть и жить дольше. Мне кажется, нестарение — отличная техническая проблема, которую надо решить. Я уверен, что она превратится во что-то такое, чего мы себе сейчас даже представить не можем. Дело даже не в этом. Это просто важная часть того, что будет потом, ее надо сделать как можно быстрее.