Чарли Мэнсон и Дары Смерти: как убийца стал кумиром для миллионов
После убийства актрисы Шарон Тейт в 1969 году имя Чарльза Мэнсона еще долго не сходило с первых полос газет и журналов. Он стал знаменитостью и даже — как бы ужасно это ни звучало — приобрел огромное количество поклонников по всему мире. В издательстве «Альпина.Проза» вышел сборник Алексея Поляринова «Ночная смена», включающий сюжеты ненаписанных романов, публицистику и тексты о знаковых фильмах и книгах. Публикуем эссе о феномене Чарли Мэнсона и его «Семьи».
Когда начинаешь изучать дело Мэнсона, первое, что бросается в глаза, — то, как хорошо его история отражает Америку. Как будто читаешь отличный роман: тут тебе сразу и социальный комментарий, и сатира на шестидесятые. Слишком ярко — в жизни так не бывает. Возможно, именно поэтому Чарльз Мэнсон выделяется на фоне прочих психопатов и серийных убийц и уже 50 лет не дает покоя музыкантам, писателям и режиссерам. Его история выглядит как ревизия всех изъянов Америки — от бюрократии и правосудия до медиа и американской культуры в целом.
Причем, очевидно, дело не в кровожадности. В США были и более жестокие секты и маньяки — вспомнить хотя бы Джима Джонса, основателя «Храма народов», устроившего в 1978 году самое массовое самоубийство в истории (погибло 918 человек, 276 из них — дети), или серийного убийцу — клоуна Джона Гейси (более 33 жертв), — но никто из них не стал культурным феноменом такого уровня. О Чарли Мэнсоне и его «Семье» написаны десятки книг и сложены сотни песен. Он несколько раз появлялся в мультсериале «Южный парк» и был там вполне положительным персонажем, который просто иногда убивает людей (такой вот постмодернистский юмор). Есть даже опера и мюзикл по мотивам его жизни. Я не шучу, мюзикл о лидере культа и подростках-убийцах. С годами интерес к его фигуре не утихает, в недавно вышедшем на «Нэтфликсе» сериале «Охотник за разумом» Мэнсон ни разу не появляется в кадре, но о нем постоянно говорят — как о священном Граале психиатрии. А теперь подключился и сам Тарантино.
Для понимания американской культуры — и места Мэнсона в ней — важно иметь в виду вот что: она построена на зрелищах. Все, абсолютно все: правосудие, смерть, политика — в Америке превращается в шоу. Поэтому особенно интересно изучать американскую культуру отсюда, из России. Мы — другие, наша культура построена на навязанном стыде и замалчивании, у нас невозможно представить себе сериал вроде недавнего «Чернобыля» от HBO, сор из избы у нас не выносят, в то время как в Америке «вынос сора» — это почти национальный вид спорта. И это одна из причин, почему Мэнсон сегодня, спустя 50 лет, до сих пор у всех на слуху.
Его случай, превращение преступника в поп-икону, — это не сбой системы, наоборот — если внимательно рассмотреть поворотные точки его биографии, станет ясно, что именно система его и создала. Он стал возможен во многом благодаря бешеному развитию медиа и телевидения в 1960-е; и еще благодаря той самой уникальной особенности американской культуры — все вокруг превращать в зрелище.
Когда Мэнсону было пять, его мать угодила в тюрьму за разбойное нападение — вместе с братом она ограбила автосервис, избив служащего бутылкой из-под лимонада. Пока мать отбывала срок, Мэнсон жил у дяди с тетей, о которых позже вспомнит лишь то, что они были крайне религиозны и все проблемы решали истовыми молитвами.
Больше половины жизни Мэнсон провел в тюрьме за разбои, автоугоны, воровство, подделку чеков, сутенерство и одно гомосексуальное изнасилование. В 1967 году закончился очередной его срок. Ему было 32 года, из них 17 он провел за решеткой.
Абсолютно все его кураторы и психиатры, все, кто тестировал его умственные способности и составлял отчеты, подчеркивали его нестабильность и называли бомбой замедленного действия, но что с ним делать, никто не знал. Незадолго до освобождения из тюрьмы на острове Макнил, штат Вашингтон, Мэнсон сам обратился к тюремному начальству с просьбой не выпускать его на волю: он «опасался, что не сумеет приспособиться к миру, ждущему его за стенами тюрьмы». Бюрократическая система не оценила его искренности, в просьбе было отказано, и 21 марта 1967 года Чарльз Мэнсон вышел на свободу.
В тюрьме Мэнсон особенно увлекся двумя вещами: сайентологией и группой The Beatles. Послушав песни ливерпульской четверки, он решил, что тоже хочет стать звездой, чтобы, как и они, обращаться к людям со сцены и через музыку доносить миру свою жизненную философию. И даже больше — он был уверен, что Леннон и Маккартни разговаривают лично с ним и в песнях с «Белого альбома» призывают его начать революцию, «войну черных с белыми». Выйдя на волю, Мэнсон, зачарованный самой идеей славы и популярности, всеми силами пытался прорваться в шоу-бизнес, даже подружился с вокалистом группы The Beach Boys Деннисом Уилсоном. Хотя, пожалуй, «подружился» здесь не самое верное слово: если верить показаниям Уилсона, Мэнсон однажды просто переехал к нему в дом со всей своей «Семьей» (на тот момент дюжина молодых девиц, по большей части несовершеннолетних) и полгода жил там, без конца вымогая у музыканта деньги, и даже заставил его оплатить студию в Санта-Монике, чтобы записать альбом. Именно Уилсон познакомил Мэнсона с продюсером Руди Альтобелли — с тем самым человеком, которому принадлежал дом на Сьело-Драйв, 10050, — тот самый дом, где 8 августа 1969 года была убита Шарон Тэйт и еще четыре человека.
Мания величия и жажда славы любой ценой — все это в итоге вновь привело его на скамью подсудимых. Его судили не меньше пяти раз, но этот суд был особенный. Раньше он был просто вором, а теперь — главарем банды, члены которой сначала пытались повесить, а потом забили ножами беременную актрису на Голливудских холмах. Это гораздо «круче» угона автомобилей и подделки чеков.
Вообще, у Мэнсона, очевидно, были задатки хорошего пиарщика. Почувствовав внимание прессы, он сразу понял, что если правильно использует свою публичность, то вся система, вся огромная медиамашина по производству зрелищ и кумиров будет работать на него. С первого дня ареста он всеми силами пытался превратить процесс в водевиль: сначала отказался от услуг адвокатов, затем потребовал, чтобы «занимающиеся этим делом заместители окружного прокурора были на какое-то время помещены в тюрьму и содержались бы там в тех же условиях, какие приходится терпеть [ему]». Зная, что газеты подхватывают каждое его слово, он с удовольствием снабжал их материалом: «Это не меня тут судят, здесь идет процесс над всем этим вашим судилищем!» Затем вырезал у себя на лбу крест (который позже «дорисовал» — и получилась свастика) и в таком виде явился на заседание, чем привел в ужас присяжных и в восторг — прессу и поклонников. Через несколько дней все остальные обвиняемые члены «Семьи» раскалили на горящих спичках английские булавки и тоже выжгли у себя на лбах кресты.
А в августе 1970 года случилось и вовсе неслыханное — о деле высказался сам президент Никсон:
Каждый день — заголовок на первой странице и, как правило, пара минут в вечерних новостях. Этот человек виновен, прямо или косвенно, в восьми убийствах. И все же перед нами высвечивается личность, которая, благодаря подаче прессы, в чем-то выглядит даже привлекательно.
Беспокойство Никсона можно понять: еще до начала процесса Мэнсон успел побывать на обложках журналов Rolling Stone и Life, не говоря уже о сотнях таблоидов всех оттенков желтизны. Контркультурная газета «Дитя вторника» назвала его «Человеком года», на ее обложке Мэнсон появился в образе распятого Христа. Истерия вокруг суда повышала продажи газет и рейтинги каналов, а новые репортажи и статьи, в свою очередь, все сильнее раздували истерию — настоящий порочный круг. И Мэнсон прекрасно знал, чего от него ждут: 5 октября 1970 года во время заседания он перепрыгнул через стол и с карандашом кинулся на судью. Убийство предотвратил судебный пристав по имени Билл Мюррей. Я не шучу, его действительно так звали, теперь вы наверняка тоже представляете себе, как актер Билл Мюррей в образе флегматичного Фила Коллинза из «Дня сурка» пытается скрутить Чарли Мэнсона в зале суда. Фантазия — странная штука.
Процесс приобретал настолько абсурдные очертания, что окна автобуса, отвозившего присяжных в гостиницу, приходилось наглухо заклеивать непрозрачной пленкой, потому что Мэнсон был повсюду — в каждой газете, на каждом экране, и защитить присяжных от медиашума можно было, только полностью отрезав их от внешнего мира.
И если вы думаете, что эта история уже не станет безумней, то — пристегните ремни! Тогда же, в октябре, случился очередной вброс — одна из обвиняемых, Сьюзен Аткинс, рассказала, что следующими жертвами «Семьи» должны были стать Элизабет Тейлор и Фрэнк Синатра. Синатру они якобы собирались подвесить за ноги и под его же песни заживо содрать с него кожу, затем высушить ее, порезать на маленькие квадратики, чтобы затем продавать в сувенирных магазинах, — во всем этом не было ни капли правды, но к тому времени у прессы уже окончательно отказали тормоза. Все эти фантазии подростка угодили прямиком на первые полосы, и с тех пор по количеству упоминаний в СМИ Мэнсон с большим отрывом обгонял всех, включая рок-звезд первой величины и даже президента Никсона.
Каждый американец ежедневно получал из газет и телевизора свежую дозу новостей. Это было как ситком, только лучше. Потому что все «по-настоящему».
Процесс над Мэнсоном вошел в историю вовсе не из-за тяжести преступлений — повторюсь, в США были и более кровавые и безумные маньяки-сектанты, — а по- тому, что оказался идеальным зрелищем, захватывающим и тотальным. В 1969–1970 годах от него буквально невозможно было спрятаться. Но главное — помимо лобовых библейских метафор, с которыми заигрывали и сам Мэнсон, и газеты, в нем была еще одна, менее очевидная: история «Семьи» по-настоящему напугала Америку, потому что в нее оказались втянуты дети, которых Мэнсон, как гамельнский дудочник, увел в пустыню, растлил и которым вложил в руки оружие. А это главный страх родителя, и он гораздо, гораздо сильнее любой байки о маньяке, преследующем жертву в ночи.
Мэнсон был первым преступником, который использовал медиа на полную катушку, и все же в своем стремлении к славе, эпатируя прессу и суд, в конечном итоге он переиграл сам себя. Вокруг него почти сразу возник устойчивый миф, который оказался больше и интереснее его самого. В этом смысле история Мэнсона — образец постмодернистской иронии; история, в которой персонаж стал таким большим, что заслонил собою автора. Когда сегодня мы говорим о влиянии Мэнсона на поп-культуру, на самом деле мы путаем двух Мэнсонов, потому что музыканты и режиссеры в своих текстах и сценариях обращаются вовсе не к тому безграмотному расисту, женоненавистнику и социопату, который получил пожизненное и умер в тюрьме 19 ноября 2017 года, — они обращаются к яркому образу, к персонажу, созданному СМИ в 1969–1970-х годах, склеенному из тысяч газетных заголовков, цитат и выпусков новостей.
Проблема в том, что этот образ — неоднозначного и остроумного анархиста, похожего на Джокера из комиксов о Бэтмене, — не имеет с первоисточником ничего общего, кроме имени и внешности. Персонаж уже 50 лет как живет собственной жизнью и, возможно, даже не заметил, что его автор умер. И это тот редкий случай, когда смерть автора совершенно никого не огорчила.